Прекрасное и яростное будущее уже практически здесь. По версии одного из ярчайших культурных провокаторов — арт-критика и журналиста Анатолия Ульянова — будущее, в котором исчезнут все ограничители: начиная от государства и заканчивая человеческим телом — непременно наступит. Только современный мир чинит для этого слишком много препятствий. Корреспондент «Соли» побеседовал с Анатолием Ульяновым и выяснил — что же предстоит преодолеть, чтобы достичь мира, в котором запрещать что-либо будет не то что запрещено, а просто бессмысленно.
— Если говорить о запретах — логично, что основным источником запретов и ограничений в мире является государство. Какое место в будущем вы ему отводите?
— Государство — устаревшая и весьма сомнительная форма организации, которая исходит из навязываемой индивиду иллюзии его слабости и настаивает на неизбежности опеки меньшинства над большинством. Так возникает иерархичная вертикаль, которая всегда предполагает эксплуатацию. Принимая государство, индивид складывает полномочия, отказывается от личной ответственности, а значит — становится зависимым от опекающего барина. Все это в итоге приводит к деградации и рабству.
— То есть помехи для развития человечества заложены в самой государственной природе? Не имеет значения, о каком конкретно государстве мы говорим?
— Можно найти устойчивую связь регрессивного в природе государства с размером занимаемой этим государством территории. Большая территория — это всегда принуждение к общности.
Чтобы сохранить себя в своих пределах и поддерживать некое подобие кровообращения, неповоротливый великан государства требует макабрической системы контроля над многомиллионной толпой отчужденных друг от друга людей. И поэтому призывает на помощь фантомы «общей» истории, нации, культуры, церковь с ее насилием над человеческой природой, армию, где выращивают «убийц-защитников», культ царя-спасителя, форматирующее образование, спаивание и возневежествование масс с целью получения оскотинившейся рабочей силы. Одним словом, государство — это травмирующий садомазохистский акт, лишенный катарсиса.
— Но мир без государственной машины сейчас трудно представить — это же абсолютная утопия.
— Моя утопия — это мир, бьющийся в эволюционном стремлении, где на обломках общества, религии и государства, в зелени, технологиях и межзвездных одиссеях, возникает архипелаг разнообразия, сотканный из малых сообществ на малых территориях.
Движение информации — свободно, путешествие в виртуальность — повседневность; экономику денег сменила экономика ресурсов. Точка технической сингулярности достигнута. На смену монолитному общественному телу приходит технология симбиоза разумов, позволяющая каждому сообществу образовывать мыслящую метамашину, уничижающую саму необходимость правительства. Однажды человек наконец-то перестает быть человеком — поначалу гибрид органики и электроники, затем и вовсе бестелесная динамичная сущность, он непрестанно меняет форму, и нет больше вечной тюрьмы тела.
— И что сейчас является главным сдерживающим фактором, который не дает человеку развиваться по описанному вами сценарию?
— Насущная угроза свободному развитию человека — попытки ограничить свободу движения мыслей, идей и знаний. Информация — ключ к человеческому сознанию, поэтому битва времени проходит сегодня на территории ее, информации, движения. Рудиментарные власти ощущают потенциал информации формировать в человеке иммунитет к государству, делать несостоятельными пропаганду, суеверия, ложь.
Становясь просвещеннее, человек становится самостоятельнее и однажды приходит к пониманию ненужности управляющей надстройки — царя-барина, который на самом деле является голым, да и вообще — всецело лишь мираж могущественного опекуна. Препятствуя освобождению разума, архонты регрессивного пытаются запугать всех педофилами и террористами, рассказывают о необходимости защищать «высокие моральные ценности» и продолжают утверждать, что ратователи за свободное движение контента — воры, пираты и экстремисты. Ко всему этому нужно быть готовыми. В битве за информацию невозможно избежать участия — ты или отстоишь свою свободу, или делегируешь ее новым феодалам.
— А план борьбы с этими факторами, план «отстаивания свободы» у вас имеется? У вас было бы логичным спросить — какую роль в этом сыграет искусство?
— Если мы говорим о современном искусстве, то современное искусство — скользкий аттракцион для истеблишмента; в искусстве этом едва ли остался потенциал для критического мышления, а если и возникает изредка некая острая мысль, то судьба ее — декоративно осесть в пределах самой резервации искусства.
Я использую искусство как ингредиент в информационном сопротивлении, но не вижу смысла в его, искусства, институциональном существовании. Если картина не умеет стрелять — она не нужна. Сущностной формой противостояния порядку вещей является информационная герилья, когда контент становится строительным материалом для когнитивной взрывчатки, высвобождающей человека из сетей схематического и отформатированного мышления.
— Что касается искусства — какие принципиальные изменения должны в нем произойти? Должно ли коммерческое искусство вымереть, должен ли у искусства остаться автор?
— Само по себе искусство — горделивое ничто. Изменения в его теле: жанры, направления, кризисы, тенденции — всем этим интересуются, пожалуй, только остаточные монстры. Коммерческое, элитарное, массовое, не массовое — тоска… Искусство — это всего лишь средство; одно из множества методов самореализации индивида, один из множества языков, на котором можно вербализировать смыслы. Перемены в самом этом языке непрестанны и, в общем-то, несущественны. Куда большее значение имеют перемены в сознании человека. Все остальное — только последствия этих заглавных перемен.
— Насколько в наше высокотехнологичное время актуализируется опасность того, что реальность попадет под власть виртуального и опосредованного? Нам не грозит мир, где, условно говоря, в стриптиз-барах будут танцевать голограммы, а живое общение заменит переписка по СМС? Ведь это уже не выдумки, а последние тенденции.
— Не стоит, мне кажется, потворствовать паническим состояниям, которые возникают всякий раз, когда человек сталкивается со все ускоряющимся временем и порогом Нового. Уже сегодня границы между так называемым реальным и так называемым виртуальным — призраки под сомнением. Вскоре пределы и вовсе станут неразличимы.
Когда в кибермире Second Life заика-толстяк заводит себе аватара в виде пурпурного киборга c фотонным болтом, не лжет ли этот толстяк, не играет ли в приукрашенное бытие? Поспешная реакция — уличить такого толстяка в сублимации и комплексах. Но можно осмыслять и глубже: все, что мы делаем, — как мы шевелим губами, качаем головой, готовим омлет или рисуем оленя, — во всем этом присутствует сущностная информация о нас, наш отпечаток, след, воплощение, фрагмент нашего сердца, наше явное «Я». Киборг толстяка реален и честен — он является отражением этого толстяка безотносительно формы, которой он, толстяк, отмечен в материальной действительности. Тело в конце концов — только вершина айсберга личности.
— То есть «уход в виртуальную реальность», которым, к примеру, пугают родителей, чьи дети днями сидят за онлайн-игрой, не патология, а, напротив, приметы будущего? И это ничем не чревато?
— Я не испытываю тревог в связи с будущим. Благодаря техно, завтра каждому из нас предстоит узнать о себе нечто новое — ощутив потенциал глубины за пределами материального измерения Вселенной, мы отправимся в путешествие ко дну айсберга. Это будет захватывающая одиссея в неисследованные земли, где живем мы — непознанные, невообразимые и во всех отношениях неожиданные. Можно ли не ждать этой встречи, можно ли променять эйфорию первооткрывателя на существование в страхе сделать шаг навстречу не будущему, но себе в будущем?
— С одной стороны, общество раскрепощается, многое указывает на то, что человечество, описанное вами, уже не за горами, да и вообще «растет психоделическая армия». С другой стороны, во многих странах — рост влияния религии, усиление цензуры. Что из этого является причиной, а что — следствием? И вообще, что мы, на ваш взгляд, наблюдаем — предсмертные конвульсии «консервативного» мира или, напротив, возвращение в него?
— Ускорение времени, информационный шум, финансовые кризисы, имперские пожары, модные эпидемии, сомалийские пираты и череда «миротворческих войн» — все это предвосхищает закат старого мира и, как следствие, выбивает почву из-под ног среднестатистического современника, оказывающегося на пороге истязающей загадки — что же будет завтра, понравится ли мне новый мир? В ужасе и тревоге современник этот спешит отказаться от личной ответственности, передать полномочия кому-то, кто даст гарантию, что завтра все случится по-хорошему.
Происходит повальное бегство в области регрессивного, а значит, и в разного рода консерваторство: церковь, «пообещавшую» рай, царя, «пообещавшего» опеку, национальность, приглашающую слиться с толпой, в стадном массиве которой ты уже не ты, но зато более не беспокоишься, ибо не существуешь автономно. Взаправду то, что выглядит как консервативный ренессанс, является лебединой песней титана старого мира. Будущее не остановить — визжащая старуха вот-вот упадет.
— По поводу религии — как она, по-вашему, будет эволюционировать в ближайшие годы? Нужно ли избавиться от нее совсем? И должна ли занять место существующих конфессий более «осознанная» персональная вера, индивидуальная для каждого? Должен ли человек верить во что-то, или это неизбежно сковывает его?
— Всякая религия — это воинственная корпорация, паразитирующая на естественном стремлении индивида к трансцендентальным поискам. Сами по себе эти поиски и возникающая вокруг них вера, принадлежат территории интимного, вмешиваться в это — совершать вторжение, делиться этим с другими — совершать акт спиритического эксгибиционизма.
В любом случае, пусть каждый сам будет себе хозяином. С моей точки зрения, попы, патриархи, имамы, церкви, конфессии, религии — все это кровожадные и корыстные орудия пыток человечества, сборище самозванцев, выродков и садистов. Всех этих людей еще ждет их Нюрнбергский процесс.
— «Комиссия по морали», действующая на Украине и олицетворяющая как раз одно из «корыстных орудий пыток», насколько я могу судить, является для вас абсолютным врагом. А как вы понимаете саму «мораль» в отрыве от конъюнктурного ее значения? Должны ли в свободном обществе существовать какие-то ограничения такого рода?
— Мораль субъективна и поэтому не может быть институционально присвоена и юридически регулируема. Комиссия по морали — продукт банального и унизительного императива государства опекать население, которое в представлении этого государства является безвольным стадом, нуждающимся в суровом погонщике. Безотносительно этой полемичной и, признаем, не лишенной здравого смысла оценки украинского общества существуют очевидные признаки того, что всякий социум как межличностный союз негласно подписывает общественный договор, возникающий как сумма индивидуальных моралей. Иронично то, что каждый де Сад поколения пользуется благами общественного договора. Устанавливать запреты и нарушать запреты — давняя игра человечества с самим собой.
— А что делать с культурным наследием прошлого? Например, с литературой, которая транслирует некие наборы ценностей, которые по определению не могут быть актуальны бесконечно? В одном из последних эссе вы писали, что «вертикаль богов, авторитетов, мастеров трещит по швам». Необходимо ли для освобождения «культурное форматирование»?
— Я не считаю, что прошлому достойно поклоняться или, напротив, что прошлое нужно сжечь, но творить следует так, словно этого прошлого никогда не было и все начинается с тебя здесь и сейчас.
